Томас (Пауль Томас) Манн - Ранние новеллы [Frühe Erzählungen]

Он выучился понимать, что наслаждение можно получать ото всего и что почти нелепо различать счастливые и несчастные мгновения. Он с величайшей готовностью принимал все свои ощущения, настроения, лелеял их — как мрачные, так и радостные, в том числе и несбывшиеся желания — томление. Он любил это томление ради него самого и говорил себе, что с осуществлением лучшее окажется позади. Разве сладостная, пронзительная, смутная тоска и надежда тихих весенних вечеров не доставляют большего наслаждения, чем все сбывшееся, что могло бы принести лето? Да, он был эпикурейцем, маленький господин Фридеман.

Но этого, по-видимому, не знали люди, здоровавшиеся с ним на улице с тем сострадательно-вежливым видом, к которому он привык с незапамятных времен. Они не знали, что этот несчастный калека, с напыщенной важностью марширующий по улицам в светлом пальто и лоснящемся цилиндре — как ни странно, он был несколько щеголеват, — нежно любит жизнь, полегоньку утекающую от него без особых треволнений, однако исполненную тихого и ласкового счастья, которое он сумел обрести.

Но главной привязанностью господина Фридемана, его настоящей страстью являлся театр. Он обладал необычайно острым драматическим восприятием, и при мощном сценическом воздействии, при катастрофе в трагедии все его маленькое тело нередко начинала сотрясать дрожь. В первом ярусе городского театра у него было место, которое он занимал регулярно, иногда в сопровождении трех сестер. После смерти матери они вели свое и братнино хозяйство в старом доме, которым владели совместно.

Замуж они, к сожалению, до сих пор не вышли, но уже давно находились в том возрасте, когда обретается умеренность, так как Фредерика, старшая, обогнала господина Фридемана на семнадцать лет. Она и сестра Генриетта были чуть слишком высоки и худы, в то время как Пфифи, младшая, уродилась чрезмерно низкорослой и полной. Последняя, кстати, имела чудное обыкновение подергиваться при каждом слове, при этом в уголках рта у нее выделялась жидкость.

Маленький господин Фридеман не особо заботился о трех девушках; они же крепко держались вместе и всегда одного мнения. Особенно когда в среде их знакомых случалась помолвка, они единодушно подчеркивали, что это очень радостное известие.

Брат продолжал жить с ними, и когда покинул контору господина Шлифогта и обрел самостоятельность, переняв какое-то мелкое дело — что-то вроде агентства, не требовавшего особого попечения. Он занимал несколько комнат нижнего этажа, чтобы подниматься по лестнице только к столу, так как по временам его несколько мучила астма.

В свой тридцатый день рождения, светлый и теплый июньский день, он сидел после обеда в серой палатке в саду с новым валиком под головой, который смастерила ему Генриетта, с хорошей сигарой во рту и хорошей книжкой в руке. Он го и дело откладывал последнюю, прислушивался к довольному чириканью воробьев на старом ореховом дереве, бросал взгляд на чистую, посыпанную гравием дорожку, ведущую в дом, и на газон с пестрыми клумбами.

Маленький господин Фридеман не носил бороды, и лицо его почти не изменилось, только что черты стали порезче. Чудесные светло-каштановые волосы он гладко зачесывал на боковой пробор.

Он совсем опустил книгу на колени, прищурившись, посмотрел в синее солнечное небо и сказал себе: «Ну вот, кажется, прошло тридцать лет. Будет, может, еще десять или двадцать, кто знает. Они придут и уйдут так же тихо и бесшумно, как минувшие, и я жду их с миром в душе».

В июле того же года произошла смена коменданта округа, взбудоражившая всех. Дородного жовиального господина, долгие годы занимавшего этот пост, в обществе очень любили и отставке его опечалились. Бог весть вследствие каких обстоятельств, но только из столицы прибыл не кто иной, как господин фон Ринлинген.

Впрочем, замена казалась неплохой, так как подполковник — женатый, но бездетный — снял в южном предместье весьма просторную усадьбу, из чего заключили, что он намерен принимать. Во всяком случае, слухи о том, что новый комендант крайне состоятелен, подтверждались в числе прочего и тем, что он привез четверых посыльных, пять верховых и упряжных лошадей, ландо и легкую охотничью коляску.

Вскоре после приезда супружеская чета начала делать визиты в уважаемые семьи, и имя их было у всех на устах; главный интерес вызывал, правда, не сам господин фон Ринлинген, а его жена. Мужчины были ошеломлены и не решались выносить суждения сгоряча; дамы же положительно не могли примириться с тем, что представляла собой Герда фон Ринлинген.

— Что пахнет столичным воздухом, — как-то в разговоре заявила Генриетте Фридеман адвокатша Хагенштрём, — ну, это естественно. Она курит, ездит верхом — ладно. Но она держится не просто свободно, а с грубоватой развязностью, и это еще не самое точное слово… Она, видите ли, отнюдь не уродлива, ее даже не грех назвать хорошенькой. И все же ей решительно недостает женского очарования. Взгляд, смех, жесты лишены всего того, что любят мужчины. Она не кокетка, и, видит Бог, я последняя считаю это предосудительным; но возможно ли, чтобы в такой молодой женщине — а ей двадцать четыре года — естественная прелесть, привлекательность… отсутствовали начисто? Милочка, я, может, не слишком красноречива, но знаю, о чем говорю. Наши мужчины пока еще ошарашены. Вот увидите, через пару недель они отвернутся от нее совершенно дегутированные[11].

— Ну, уж она-то внакладе не останется, — заметила барышня Фридеман.

— Да, ее муж! — воскликнула госпожа Хагенштрём. — А как она обращается с ним? Вы бы видели! Вы увидите! Я первая настаиваю, что замужней женщине следует в известной степени сторониться противоположного пола. Но как она ведет себя с собственным мужем? Обыкновенно смотрит на него с таким ледяным холодом и так снисходительно говорит «дорогой друг», что просто возмутительно. Нужно при этом видеть его — корректный, подтянутый, рыцарственный, великолепно сохранившийся сорокалетний мужчина, блестящий офицер! Они женаты четыре года… Милочка…

Местом, где маленькому господину Фридеману посчастливилось впервые увидеть госпожу фон Ринлинген, стала главная улица, на которой располагались почти одни магазины, и встреча эта произошла около обеда, он как раз шел с биржи, где тоже молвил словечко.

Он, ничтожный и вельможный, шагал подле оптового торговца Штефенса, необыкновенно высокого, кряжистого мужчины с выстриженными кругом бакенбардами и чудовищно толстыми бровями. Оба были в цилиндрах и из-за жары распахнули пальто. Ритмично постукивая тростями по тротуару, они говорили о политике, однако, дойдя примерно до середины улицы, оптовый торговец Штефенс вдруг сказал:

— Разрази меня гром, если это не Ринлинген.

— Что ж, весьма кстати, — своим высоким, несколько резким голосом ответил господин Фридеман и нетерпеливо всмотрелся вперед. — Я ведь еще не имел возможности лицезреть ее. Вот и желтая коляска.

И впрямь, в желтой охотничьей коляске выехала сегодня госпожа фон Ринлинген, она сама правила двумя стройными лошадьми, а слуга, скрестив руки, сидел позади. На ней был широкий, очень светлый жакет и такая же светлая юбка. Из-под круглой соломенной шляпки с коричневой кожаной тесьмой выбивались светлые рыжеватые волосы, зачесанные за уши и низко на затылке стянутые в большой узел. Овальное лицо было матово-белым, а в уголках необычайно близко посаженных карих глаз залегли голубоватые тени. Верхнюю часть короткого, но хорошо вычерченного носа усыпали шедшие к ней веснушки; однако красив ли рот, понять было нельзя, так как она все время елозила нижней губой по верхней.

Когда коляска приблизилась, оптовый торговец Штефенс чрезвычайно почтительно поздоровался; маленький господин Фридеман, большими глазами внимательно глядя на госпожу фон Ринлинген, тоже приподнял шляпу. Она опустила хлыст, легонько кивнула и медленно проехала мимо, поводя головой по сторонам и бросая взгляды на дома и витрины.

Через несколько шагов оптовый торговец сказал:

— Выезжала на прогулку и возвращается домой.

Маленький господин Фридеман не ответил, а вместо этого уставился себе под ноги. Затем вдруг поднял взгляд на оптового торговца и спросил:

— Что вы сказали?

И господин Штефенс повторил свое проницательное замечание.

Три дня спустя в двенадцать часов Йоханнес Фридеман вернулся с привычной прогулки домой. В половине первого обедали, а он еще хотел на полчасика зайти к себе в «кабинет», находившийся сразу за входной дверью, направо. Вдруг прихожую пересекла служанка и, подойдя к нему, сказала:

— У вас гости, господин Фридеман.

— У меня? — спросил он.

— Нет, наверху, у барышень.

— Кто же?

— Госпожа и господин подполковник фон Ринлинген.